У меня был дед, Харитон Семенович. Воин, солдат, победитель. Потому что был он 1898 года рождения и жил в такое время, когда если ты мужчина, то надо было воевать. За свою страну, за землю, за семью, за себя

И дед воевал. Застал Первую мировую, потом гражданскую, потом Великую Отечественную, в которую он входил дважды: сначала недолго в 1941-м, когда после окружения оказался в родном селе. Потом в 1943-м, когда Полтавскую область освободила Красная армия и дед пошел на фронт второй раз. Уже почти до конца войны. До страшного ранения, следы которого меня потом, через много лет, то забавляли, то страшно пугали.

Все дело в том, что в бане, куда дед брал меня с собой «потереть спинку». И я, тогда мелкий совсем, а не такой толстый, как сейчас, видел эту страшную вмятину на его спине, рядом с позвоночником. Как он рассказывал, когда они ползком шли в атаку где-то в Венгрии, пуля попала в шею (там шрам был маленький) и страшно вышла на спине.

Но что я знал тогда о ранах? Я заливал вмятину водой, своим маленьким кулачком выдавливал из нее фонтанчик брызг и страшно веселился, пока дед не пресекал игру. Ему, наверное, вряд ли было больно, а вот неприятно точно.

Так и я узнал, что в моей стране была страшная война. И была победа. И не все мои родичи вернулись с той войны. Сын, мой дядя, вернулся, а вот приемный сын деда остался на войне навсегда. Их награды, найденные в столе я, кстати, по малолетству растерял. Но они меня даже не ругали, для них то, что остались живы, было главнее, как мне кажется.

И дед почти ничего не рассказывал о той войне, но говорил: «Страшно было», что меня, конечно, аж ничуть не устраивало. Особенно когда я подрос и начал постигать память о войне.

Но только много лет спустя я понял, что для своего деда я сам был его личной победой. Для него тоже, наверное, с большой буквы. Он и за меня воевал. И на войне, и после нее.

Сначала когда в моей семье меня не очень захотели и после моего рождения и передали деду и бабке. И те выходили меня. А потом, когда случилась беда окончательная и я восьмилетним пацаном определился в беспризорники, а потом и в школу-интернат для детей со, скажем мягко, непростой судьбой, то дед Харитон был единственным, кто ослушался государства, которое взяло меня на попечение без права усыновления и даже попечительства кем-либо, и не отказался от меня, а каждый год по несколько раз забирал на каникулы в село. Там я и взрослел. И понял, где мои корни, где и с чего начинается Родина.

А это — Полтавщина, ребята! Вы знаете, какое там всё! Светлые дни и темные звездные ночи, земля, из которой по весне прорастает забытая в ней на зиму лопата, и колодезная вода, вкуса которой никакой мед не слаще и не перебьет, молоко белее белого и сметана, в которой ложка стоит, как вкопанная. А песни, а женщины, ой, да сами убедитесь, когда... А вот «когда?» — это сегодня, пожалуй, главный вопрос...

У меня даже фамилия дедова. Родители мои что-то там наплутали в метриках, и, когда пришла пора получать паспорт и определяться с фамилией, дед попросил: «Возьми мою, Скачков что-то мало осталось». И с нею я и живу вот уже почти 64 года, и мне до сих пор за нее не стыдно, как, очень хочу надеяться, и деду за меня. И в этом случае это тоже его победа.

И мой «Бессмертный полк» начался с Полтавщины, куда я вернулся через много лет после смерти деда, так уж получилось, как раз на День Победы. На эти празднования пару раз дед брал и меня, мелкого, и в центре села, под сельсоветом, я видел знакомых и привычных мужиков, но с наградами, серьезных и наряженных, и в меня входило понимание торжественности момента. И того, что не боги горшки обжигают, а вот эти дядьки и тетки сломали, как тогда начинали говорить, хребет немецкому гитлеровскому нацизму.

Через много лет к сельсовету родные, дети и внуки привели всего 12 или 13 человек из тех нескольких сотен ветеранов, которые на три села вернулись с той войны. Я сфотографировал их всех, сделал в Киеве по две, маленькую и большую, фотографии в рамочках, и через пару недель развез их по домам оставшихся. Вы бы видели, как они смотрели на это фото и как благодарили. А потом переспрашивали: «А ты чый?» По-украински. «Та Скачкив, онук Харытонив...» — отвечал я так же. И они вспоминали чей...

И сейчас я считаю, что это, пожалуй, самое главное, что я сделал в этой жизни, чтобы быть достойным деда. И бабули, которая войну тоже пережила и сдюжила. И дождалась деда и с войны, и с заключения, куда он попал после войны на 10 лет, как многие, кто был на оккупированной территории и откуда, разумеется, вернулся по амнистии и реабилитированным. Уже навсегда победителем.

И когда началась акция «Бессмертного полка», я всегда в ней всегда участвовал. С дедом, на которого я, говорят, чисто внешне был когда-то похож.

И моя бабуля, простая, как принято говорить, украинская крестьянка, умевшая считать (в жизни сгодится), но не писать (а о чем, скажите на милость?), тоже победительница. Я спрашивал ее тоже, как ей жилось при немцах. «Да не любили мы их», — отвечала она коротко. И больше ничего. А захватчикам как было от этого...

И сейчас я могу сказать ей: мы их и сейчас не любим, всех, кто принес на нашу землю новую войну и опять заставил молодых умирать за новую победу. С той только разницей, что ту победу мы добывали вместе.

Но мой дед понял бы, за что сегодня воюют, мне не пришлось бы ему долго объяснять...